В поисках утраченного героя - Страница 25

Вопросы госпожи Малевич касались решений, которые были приняты мною в предыдущей правке: некоторые из них казались старушке не вполне оправданными, и она полагала, что, возможно, мне следует дополнительно подумать над этими местами. Честно говоря, это уже сильно выходило за рамки традиционной корректуры. Обычно подобные замечания — прерогатива редактора. Но редактор — он редактор и есть: ему по долгу службы предписано елозить по рукописи своими сапожищами, втаптывая ее в нужный размер, в правильную политическую линию, в господствующий эстетический шаблон — или во что они там еще втаптывают попадающие им под ногу тексты. В устах же корректора, даже самого квалифицированного, подобное вмешательство выглядело совершенно неоправданным, чтоб не сказать наглым.

Скорее всего, в другое время я не на шутку бы рассердился. Но в тот вечер, после мерзких откровений старика Когана, любой чистый человеческий голос казался мне редкой ценностью. Предложенная старушкой игра в бисер была на тот момент единственным способом отвлечься от неприятных мыслей, и я принял ее, почти не колеблясь, — то есть не только воздержался от резкого ответа, но напротив — честно проанализировал указанные корректором сомнительные места и составил краткую записку, объясняющую каждое мое конкретное решение.

В постскриптуме госпожа Малевич интересовалась новостями о судьбе Арье Йосефа. Прочитав это, я смутился: вряд ли в последние дни мне хоть раз вспомнился пропавший сосед. Коря себя за бездушие, я набрал номер Вагнера. Равшац ответил не сразу, в голосе его звучала приветливая расслабленность.

— О, вот и Борис! Ты где, дома? Приходи к Питуси, мы тут как раз собрались. Только тебя не хватает.

— Что, инструктаж?

— Да нет, просто так. Сидим на веранде, трындим о том о сем… Давай присоединяйся.

Я живо представил себе традиционные посиделки нашей боевой группы на веранде у садовника: дюжина пузатых мужиков, огромное блюдо с солеными баранками на столе, горы подсолнечных и арбузных семечек и — судя по голосу Вагнера — несколько бутылей арака, поочередно идущих по кругу. Пойти и мне, что ли? Арак мог поправить настроение еще лучше, чем литературная игра в бисер. Вот только шум… Вагнерово «трындим о том о сем» в реальности означало, что каждый говорит вовсе не о том и не о сем, а о чем-то сугубо своем, заветном, при этом принципиально не слушая и не слыша соседа: о футболе, о политике, о соседях, о ценах на акции, на доллар, на бензин, на семечки… Вернее, даже не говорит, а вопит во весь голос, чтобы услышать хотя бы самого себя, а потому на веранде стоит ужасающий гвалт, загустевший студень из словесной и семечковой шелухи.

Этот мощный звуковой фон был превосходно слышен в телефонной трубке, пока Вагнер молчал, ожидая моего ответа. Казалось, что равшац сидит на ветке, окруженный гигантской стаей изголодавшихся грачей.

— Спасибо за приглашение, Вагнер, — сказал я. — Арак принести?

Он рассмеялся.

— Не надо. Тут и так хватает. Вот семечки кончаются. Принеси, если есть. Хотя откуда у тебя…

— Как там с Арье Йосефом? Есть новости?

Вагнер укоризненно крякнул, словно досадуя на меня за то, что напоминаю о плохом.

— Пока нету. Никто, ничего. Странно, а?.. — он помолчал и добавил. — И надо было тебе спросить, мать твою… Такое хорошее настроение поломал. Ладно, все равно приходи.

Он разъединился. Никто, ничего… Действительно странно. Обычно наши свободолюбивые соседи убивают нас из удальства и мужской воинской доблести. Нет никакого расчета скрывать проявление столь похвальных человеческих качеств. Как правило, очередной герой уже на следующий день начинает трубить о своем подвиге по всем окрестным деревням — на радость информаторам и аналитикам из службы безопасности. А тут прошла почти неделя — и ничего. Непонятно.

Я вернулся к компьютеру. Полтора листка моей объяснительной записки вопросительно мерцали на экране. Когда я наконец удосужусь сменить старый монитор? Глазам вредно, и вообще… Но на деле-то вопрос мерцал вовсе не на тему обновления оргтехники. Какого черта я вообще ввязываюсь в эту переписку? Зачем? Я уже не помнил точных резонов, по которым дал втянуть себя в это пустое времяпрепровождение. Впрочем, записка уже составлена, стоит ли теперь выкидывать готовую работу? Пускай старушка позабавится — в последний-то раз…

Зато сопроводительное письмо я постарался сделать как можно более сухим и формальным, ясно давая понять, что продолжения наших почтовых контактов не предвидится. Еще раз поблагодарив госпожу Малевич за внимание к моему скромному труду, я желал ей дальнейших творческих успехов и выражал надежду на то, что когда-нибудь, в труднообозримом из-за своей отдаленности будущем, наши пути вновь пересекутся к полному взаимному удовлетворению. В постскриптуме я благодарил старушку вторично, на сей раз — за сочувствие, проявленное ею по отношению к Арье Йосефу, и с сожалением сообщал об отсутствии у меня каких-либо новостей, предусмотрительно отмечая при этом, что если таковые появятся, то с намного большей вероятностью их можно будет обнаружить в средствах массовой информации.

Покончив с этим витиеватыми формулировками, представляющими, если разобраться, наиболее изощренную разновидность хамства, я отправил письмо и вздохнул с облегчением. Кончено! На этот раз — всё. Телефонную трель, раздавшуюся почти одновременно с завершающим клик-клаком птицы-мышки, вполне можно было сравнить с прощальным звонком отходящего поезда. Наверное, Вагнер. Семечек у меня и впрямь нет, а вот арак найдется. Дождавшись третьего звонка, как оно и положено на вокзальных перронах, я снял трубку.