В поисках утраченного героя - Страница 30

— Да так…

Она мельком взглянула на меня и снова отвернулась к окну, но я успел рассмотреть на темных экранах забавный перепляс всех моих возможных ответов. Собственно говоря, оставалось только выбрать один из них, как на американском экзамене. Что ж поделаешь, если именно на американских экзаменах мне чаще всего не везло! Не повезло и на этот раз.

— По-моему, вы колдунья, — объявил я и ужаснулся идиотской игривости собственного голоса. — Или ведунья. Глаза у вас такие — ведьмовские.

Стыдливо заткнувшись, я ждал ее реакции. От этого перекрестка уходили всего-навсего две дороги. Во-первых, Лина могла поддержать заданный мною тон — естественно, смягчив его нестерпимую вульгарность. Например, ответить что-нибудь типа: «Да, мне часто приходится это слышать…» Или вызывающе расхохотаться: «А вы что — ведьм боитесь?» Или свинтить что-то более откровенное: «Я еще и по руке гадать умею…» Или просто подарить долгим взглядом и таинственно улыбнуться. Эти и другие ответы такого рода при всех своих внешних отличиях означали бы на самом деле одно и то же, выражающееся коротеньким словечком «да». Да.

Да, я готова продолжать эту беседу. Да, я готова на дальнейшее наше знакомство. Да, в конце этой поездки, если не случится ничего из ряда вон выходящего, мы можем обменяться телефонами. Да, этот обмен будет подразумевать твое принципиальное желание и мое принципиальное согласие когда-нибудь отобедать и переспать, если опять же ничего не помешает. Ну, и так далее, а короче — «да!»

Второй вариант ответа заключался в том, чтобы презрительно фыркнуть и еще круче отвернуться к окну — на сей раз до самого конца поездки, а точнее — навсегда. В юные годы я по неопытности полагал, что подавляющее большинство женщин — в особенности умных и красивых — ведут себя в подобной ситуации именно таким образом. Затем жизнь убедила меня, что на самом деле этот ответ встречается нечасто, а уж при наличии столь явно выраженной авантюрной энергии — и вовсе крайне, крайне редко.

Но, к моему изумлению, загадочная тремпистка Лина ответила в точности так: фыркнула и отвернулась!

«Вот те раз! — подумал я. — А ты говоришь — крайне редко! Что ж, иногда и крайне редкие встречаются… Ну и чудненько. Ну и слава Богу. Зато теперь уже можно не напрягаться. Не поддерживать дурацкую беседу. Не вести смехотворную охоту мышки на кошку. Расслабься, включи радио и просто веди машину.»

Я даже вздохнул с облегчением и, хотя постарался сделать этот вздох максимально незаметным, она все же услышала: плечи слегка дрогнули и щека напряглась от сдерживаемого смеха. Ну и хрен с тобой, можешь ржать сколько хочешь…

Чертово радио отказывалось помогать: оно и так у меня на ладан дышит, а на этом шоссе меж враждебных деревень еще и прием никудышный. Эфир издевательски завывал и хрипел, причем преимущественно по-арабски. Прокрутив диапазоны от хрипа до воя и обратно, я махнул рукой и сосредоточился на езде. Дождь то усиливался, то ослабевал. Обычно нахальные и нетерпеливые, автомобилисты двигались смирной колонной, держа интервал и избегая резких маневров. Порывами налетал ветер, и тогда машины ощутимо подавались в сторону, но дождь, раздраженно кренясь, упирался в налетчика грудью и выталкивал его с шоссе.

В полном молчании мы проехали Бейт-Хоронский перевал. За блокпостом, словно получив визу, проснулось радио и голосом Жака Бреля принялось упрашивать не покидать его. А вот само не покидай… У Модиина я свернул направо на новое шоссе. Машин здесь было заметно меньше, а потом и вовсе не стало. Поперхнулся и пропал, утонул в неразборчивом арабском хрипе непоследовательный Жак Брель. Мы остались одни. Слабый свет фар насилу проталкивался сквозь косое сито дождя, и я снизил скорость до пятидесяти, чтоб ехать хотя бы не совсем вслепую.

— Завораживает… — вдруг сказала Лина.

— Что? — переспросил я.

— Эта езда… — она сделала неопределенный жест. — Это непонятное и неоформленное движение.

— Непонятное движение? — недоуменно повторил я. — Вы что — сомневаетесь, что мы едем в Эйяль? Уверяю вас…

Она засмеялась — тихо, коротко.

— Не в этом смысле. Куда мы прибудем — известно. Неизвестно только, как.

«Ага, — подумал я с мстительным удовлетворением. — На философию дамочку потянуло. Известно куда, неизвестно как. Типа — все там будем. Могла бы придумать что-нибудь пооригинальнее. Что ж, долг платежом красен… теперь моя очередь.»

Презрительно фыркнув, я уставился на дорогу. Мой взгляд содержал такое количество ядовитой иронии, что если бы не дождь, асфальт неминуемо бы расплавился. Зато моя тремпистка и не думала уступать.

— Мне кажется, вы не согласны. Но это ведь так ясно, так ясно… Эй! — она помахала рукой, пытаясь привлечь мое внимание. — Борис! Ну, Борис! Ну взгляните же…

Я повернулся. Ее странные глаза светились в полумраке кабины, а в них, как блики на воде, метались уверенность и робость, вызов и мольба, храбрость и страх, насмешка и удивление, и еще десятки несовместимых теней и оттенков — все сразу, парами, хороводом и в одиночку. Это было удивительное зрелище, завораживающее не меньше, чем костер, или ручей, или дорога…

«Кстати, о дороге, — мелькнуло у меня в голове. — Не худо бы посматривать и на нее…»

Почти одновременно с этой благоразумной, но запоздавшей мыслью краешек моего зрения выхватил что-то явно лишнее на шоссе. Нога сама дернулась к тормозам.

Машину тряхнуло, по днищу проскрежетало, потом тряхнуло еще раз. Я проехал с десяток метров и остановился на обочине.