В поисках утраченного героя - Страница 38

Понятно, что я слушал его вовсе не из интереса к правилам расстановки знаков препинания. Борис упомянул имя моего приятеля и коллеги. Странная филологическая история могла иметь отношение к пропаже Лёни Йозефовича — уже одно это требовало моего повышенного внимания. Однако чем старательней я вникал в хитросплетения корректорской правки, тем дальше они уводили меня от главной темы — исчезновения Лёни. Наконец терпение мое лопнуло.

— Так. Стоп! — скомандовал я. — Борис, вы меня совсем запутали. Все эти запятые, многоточия и тире… — черт ногу сломит. И зачем вы посвящаете меня в такие детали? То есть я могу себе представить, что эти, как их… орфография и так далее… имеют определенное значение, и все такое прочее. Но это ведь косметика, так?

Он задумчиво скривил лицо.

— Так и не так. Видите ли, Карп, косметика тоже может быть разной. Вы имеете в виду самую начальную степень вмешательства, ограничивающуюся слоем пудры-помады. Но согласитесь, возможны и другие уровни. Например, специальные крема, инъекции ботокса, силикон… Но и это еще не все — вспомните о косметической хирургии, о пластических операциях…

— Погодите, — перебил я. — Оставим косметику. Давайте вернемся к вашей повестушке.

— Да, — печально кивнул он, — к моей повестушке… Наверное, я и впрямь чересчур подробен. Мне просто хотелось, чтобы вы получили полное представление о процессе с самого начала.

— Я уже получил, уверяю вас. Вы написали нечто — непонятно что, а ваша подруга под предлогом коррекции перелопатила это нечто до неузнаваемости, впрыснув ботокс, наставив силикон и кардинально изменив хрящики носа. Так?

— Нет, не так, — улыбнулся Борис. — Речь тут все же идет не о пластической хирургии, которая меняет уже сложившуюся внешность, изготавливает другого человека. Не уверен, что вы поймете, но попробую объяснить. Видите ли, настоящий текст обладает собственной самостоятельной жизнью. Она берется непонятно откуда; сидишь себе, пишешь слова, складываешь предложения, никакой мистики, никаких загадок. И вдруг начинаешь чувствовать, что уже не совсем волен в своих действиях. Что, скажем, это слово подходит, а это — нет. Что эта интонация годится, а та — звучит неестественно. Что твой, тобою же придуманный персонаж начинает сам решать, как ему поступить. То есть ты, конечно, можешь силой заставить его сесть в автобус, когда он хочет остаться дома, но в итоге это насилие выйдет боком уже в следующем абзаце: он приедет на свидание с кислой рожей, и намеченная автором любовь пойдет наперекосяк. Как пример. Понимаете?

— Нет.

— Так я и думал. Но вам придется поверить: это факт, знакомый любому пишущему. Тексты обладают самостоятельностью. Возможно, они уже существуют заранее, а авторы всего лишь выявляют их, как надпись молоком на бумаге. А может, слова ложатся на какие-то невидимые трафареты, и те начинают направлять их…

— Борис, — прервал его я, снова теряя терпение. — Вы не могли бы оставить этот спиритический сеанс для более благодарной аудитории? Давайте все же вернемся к Лене… и к Лёне. Или, как вы его называете, Арье Йосефу. Полагаю, вашу подругу заинтересовала конкретная тема. Навряд ли госпожа Малевич вкладывает столько душевного огня в корректуру каждого текста, который ложится на ее стол. Но именно ваша повесть захватила ее настолько, что она даже…

Шохат покраснел.

— Вы можете полагать все, что вам заблагорассудится, — сердито сказал он. — Но поскольку у меня нет иного объяснения, вам придется полагаться на то, что я говорю. Или списать все на безумие и душевную болезнь, как обычно поступают идиоты, когда сталкиваются с чем-то недоступным их скромному разумению.

Я рассмеялся.

— Не обижайтесь. Вы правы. Продолжайте, пожалуйста.

Борис глубоко вздохнул, возвращая себе прежнюю относительную невозмутимость.

— Как я уже отметил, самостоятельность текстов — факт! — он искоса взглянул на меня, но я нашел в себе силы сохранить полную серьезность. — А коли так, то что остается автору? Если он настраивается на правильную волну, то возникает благотворный резонанс и, как правило, — замечательный результат. Но случается и другое: находясь в плену своих первоначальных замыслов, автор принимается силой втискивать текст в прокрустово ложе своего плана. Добром подобное насилие не кончается никогда — на свет появляется урод, обрубок без ног, без рук, без головенки.

Он замолчал, покачивая головой, словно заново проглядывал сказанное, подтверждая при этом каждое слово в отдельности. Молчал и я. В тишине дома слышались лишь шаги старика, расхаживавшего по своей семиметровой комнатушке.

— Тогда в чем заключается роль корректора? — продолжил Борис. — Если иметь в виду не поверхностную правку, а истинную, глубинную коррекцию? Корректор уровня Лены не просто расставляет запятые. Она в состоянии уловить и прочувствовать тот самый внутренний текст, понимаете? Внутренний! Она способна почти безошибочно различить места, где автор соскочил с общей волны, нарушил резонанс, сфальшивил, ошибся. Как вам такой уровень правки?

Он смотрел на меня круглыми глазами одержимого.

— Хорошо, — сказал я. — Похоже, я начал понимать, что вы имеете в виду. Но это не дает ответа на мой главный вопрос: почему именно ваш текст привлек столь пристальное внимание столь квалифицированного корректора?

— О! — воскликнул он. — В этом-то и суть проблемы! Смотрите, тему моего текста можно определить как поиск. Что, в общем, банально до невообразимости. В подавляющем большинстве текстов, вышедших из-под пера авторов всех времен и народов, главный герой что-либо ищет: клад, преступника, формулу, идею, любовь, себя, наконец… Поиск, поиск, поиск — вот извечная тема пишущего человечества. Но особенность моего текста заключается в том, что его главный герой — Арье Йосеф — сам находится в розыске! Честно говоря, я тоже далеко не сразу обратил на это внимание. Зато заметила Лена, мой корректор. Она определяет это так…