В поисках утраченного героя - Страница 43

Выслушав меня, Лёня рассмеялся: его отправил в училище тоже отец, хотя и из совсем других соображений. Тогда мы наивно полагали себя заложниками наших отцов, что под определенным углом зрения выглядело даже неплохо. Лишь много-много позже я осознал, что дело обстояло значительно хуже: мы были наследниками отцовского заложничества. Карп Патрикеевич Дёжкин добрался и до наших задниц.

Один из его известных клонов как-то объявил, что сын за отца не отвечает. Возможно, не отвечает перед Дёжкиным — это уж как повернутся маршруты дёжкинских воронков. Их никогда не хватает на всех, у кого-то получается спрятаться. Проблема в том, что сын отвечает за отца на суде, от которого не спрячешься, не убежишь, потому что невозможно убежать от самого себя. Мы сами судим своих отцов, сами выносим им приговор и сами несем потом наказание. Как написано в умной книге, отцы ели кислый виноград, а у детей на зубах оскомина. Какова тогда оскомина на наших зубах, если припомнить, что именно заталкивали во рты нашим отцам — заложникам одного огромного омерзительного подвала, где даже крысы панически боялись шарканья мягких сапог Карпа Патрикеевича Дёжкина?

11

С моим боссом и нанимателем Эфи Липштейном мы примерно одного возраста, зато по званию он круче меня на целых два ранга. И если бы только по званию… Чего стоит майорская звездочка отставной козы барабанщика супротив трех фалафелей полковника запаса одной из самых сильных армий в мире? Впрочем, в последнем сам Эфи не слишком уверен, а потому при каждом удобном случае самоутверждается, подкалывая меня моим «красноармейским» прошлым.

Я в ответ улыбаюсь и помалкиваю. Надо ли сравнивать трактор с транзистором? Разве ЦАХАЛ — армия, в российском понимании этого слова? Армия — это, дорогие мои, прежде всего — тыл, затем — тыл, затем еще раз — тыл, а уже потом все остальное. А какой такой тыл в стране, где тыла не существует в принципе? Тут даже понятия такого — «военный госпиталь» — нету. Разве представляет себе здешний генштаб, что это такое — помыть солдата в бане? Солдаты тут дома душ принимают, на пару с подружкой-солдаткой из той же части. И кстати, о солдатках: где-то подобным словом обозначают скорбную вдову, здесь же — знойную красавицу в макияже, с автоматом, кокетливо перекинутом через плечико. Армия, скажете тоже… Я молчу, но Эфи без слов чувствует то, что могло бы быть сказано. Он вообще очень чуткий, этот полковник запаса, — профессия обязывает. Эфи Липштейн торгует оружием.

— А что, Карп, есть что-нибудь новенькое по Арье Йосефу? — спрашивает он, прищуривая маленькие глазки.

У Эфи длинное чисто выбритое лицо и столь же чисто выбритая голова. Он высок, широкоплеч и вообще здоров как бык. По выходным дням крутит педали горного байка — так, что молодым не угнаться. Я знаю его братьев — они такие же: семья потомственных мошавников, от земли, от плуга. Старший до сих пор держит семейное хозяйство — коровник, оранжерею, пруд, плантацию авокадо. Остальные Липштейны время от времени наезжают помогать, хотя давно уже разбрелись кто куда: тот в университете, этот в хайтеке, а Эфи вот пошел по военной части.

Я пожимаю плечами:

— Нет, ничего.

— А что говорят? — не отстает Эфи.

— Всё то же. На арабов валят.

Он ощупывает взглядом мою недовольную мину.

— А ты не веришь?

— Кончай, Эфи, ладно? — говорю я, начиная сердиться. — Были бы арабы, давно бы уже обнаружилось. Ты это не хуже меня знаешь.

— Что же тогда?

— Что же тогда? — эхом повторяю я. — Думаю, что и это ты знаешь лучше меня.

Мы молча смотрим друг другу в глаза. Зачем зря трепать языком? Наконец Эфи качает головой.

— Брось, Карп. Несерьезно. Кому он был нужен, твой Арье?

— Был?

— А ты меня на слове не лови, понял?! — теперь уже сердится он. — Был — в смысле… тьфу!..

Эфи досадливо качает головой, выщелкивает сигарету и закуривает. Только на моей памяти он бросал курить трижды.

— Эфи, — говорю я. — Ты меня знаешь, я лишних вопросов не задаю. Но Арье Йосеф — мой сосед… друг, можно сказать. Я его на это дело рекомендовал, помнишь? Посмотри мне в глаза: это точно, что ему бояться было нечего? Сто процентов?

— Тьфу! — снова плюется он. — Двести процентов! Глазами своими клянусь! Я тебе даже покажу, где и что он за последние два года консультировал — перед тем, как от дел отошел… вот!..

Эфи открывает ящик стола и достает лист бумаги с несколькими рукописными строчками. Судя по быстроте, с которой он это делает, мой босс заранее готовился к этому разговору. Я читаю: Узбекистан, Киргизия, Украина… запчасти к вертолетам Ми-24, «Грады», гаубицы Д-30… Конго, Уганда, Сенегал.

— Запомнил? — он отбирает у меня список и, аккуратно скомкав, пристраивает в пепельнице. — Все чисто. Сертификаты белы как снег.

Сертификатом конечного пользователя называется документ, удостоверяющий право клиента на покупку. Например, если клиент — некая сенегальская фирма, то и сертификат должен исходить от правительства Сенегала. С точки зрения Интерпола такая бумажка является одним из необходимых условий любой торговой операции, в которой замешано оружие или товары подозрительного назначения. Предполагается, что подобная ксива «обеляет» сделку со стороны покупателя. Понятно, что у продавца тоже должны быть свои разрешения — от соответствующих органов страны-экспортера. Если какой-то из документов отсутствует, сделка автоматически превращается из «белой» в «черную».

Но, как известно, между двумя этими цветовыми полюсами плещется огромное серое море. «Серые» сделки добавляют к законной операции дополнительные, никем не санкционированные ступени. Такие сделки напоминают айсберг: сверху все ослепительно бело, зато внизу, под водой — многоэтажный мрак, и единственные в округе «белые» существа зовутся белыми акулами. Те, кто плавает там, в темноте, пьяны от адреналина и шальных денег. Они могут уповать лишь на везение и на способность вовремя вынырнуть. Возможно, Лёня как раз не успел?